Я
должен писать на эту тему.
На различных литературных диспутах, в разговоре с
молодыми работниками различных производственных словесных ассоциаций (рап,
тап, пап и др.), в расправе с критиками – мне часто приходилось если не
разбивать, то хотя бы дискредитировать старую поэтику. Самую, ни в чем не
повинную, старую поэзию, конечно, трогали мало. Ей попадало только, если
ретивые защитники старья прятались от нового искусства за памятниковые
зады.
Наоборот – снимая, громя и ворочая памятниками, мы
показывали читателям Великих с совершенно неизвестной, неизученной
стороны.
Детей (молодые литературные школы также) всегда
интересует, что’ внутри картонной лошади. После работы формалистов ясны
внутренности бумажных коней и слонов. Если лошади при этом немного
попортились – простите! С поэзией прошлого ругаться не приходиться – это
нам учебный материал.
Наша постоянная и главная ненависть обрушивается на
романсово-критическую обывательщину. На тех, кто все величие старой поэзии
видит в том, что и они любили, как Онегин Татьяну (созвучие душе!), в том,
что и им поэты понятны (выучились в гимназии!), что ямбы ласкают ихнее
ухо. Нам ненавистна эта нетрудная свистопляска потому, что она создает
вокруг трудного и важного поэтического дела атмосферу полового содрогания
и замирания, веры в то, что только вечную поэзию не берет никакая
диалектика и что единственным производственным процессом является
вдохновенное задирание головы, в ожидании, пока небесная поэзия-дух сойдет
на лысину в виде голубя, павлина или страуса.
Разоблачить этих господ нетрудно.
