Павел Александрович Флоренский родился 9 января (21 января) 1882 года, в Евлах,
ныне Азербайджан.
Российский ученый, религиозный философ, богослов.
Окончил физико-математический факультет Московского университета (1904) и Московскую
Духовную академию (1908), был доцентом и профессором академии по кафедре истории
философии.
Редактировал журнал «Богословский Вестник» (1912-1917). Был священником Сергиево-
Посадской церкви Убежища сестер милосердия Красного Креста. С 1918 года — член Комиссии
по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры. В1921-1924 годах —
профессор ВХУТЕМАСа по кафедре «Анализа пространственности в художественном произведениях»
на печатно-графическом факультете.
С 1921 года — П. Флоренский член Карболитной комиссии ВСНХ и научный сотрудник
Государственного экспериментального электротехнического института (ГЭЭИ); редактор»
Технической энциклопедии», где опубликовал около 150 статей. Летом 1928 года Флоренский был
выслан в Нижний Новгород. Вернувшись из высылки, продолжал работать в ГЭЭИ.
Был вновь арестован в ночь с 25 на 26 февраля 1933 года.
В заключении работал в городе Сковородино на Мерзлотоведческой станции и в Соловецком
лагере особого назначения.
Репрессирован; реабилитирован посмертно.
Андрею Белому
Ты священным огнём меня разом увлёк! –
песнопения волны носились...
Хризолитовых струй всюду виделся ток,
золотистые змейки искрились.
Жидким золотом вдруг засверкал океан –
огневеющим кружевом линий.
Потянулся столбом голубой фимиам
и в эфир отвердел тёмно-синий...
Звёздная дружба
I. На мотив из Платона Душа себя найти желает.
Томится по себе самой.
Тоскливо по себе вздыхает
и плачет в горести немой.
Дрожащий в тусклых очертаньях
пред ней витает мир идей,
и Эрос, – мощный чародей, –
Душой во сне или в мечтаньях
в какой-то миг овладевает.
Душа томится и рыдает.
И вот почудилось, что снова
Душа-близнец ей найдена.
Полёт в Эфир свершать готова
на белых крыльях не одна.
Но сон проходит, и тоскливо
она взирает вкруг, стеня.
И шепчет страстно-сиротливо:
«найди меня, найди меня...»
1905
У окна
[За окном – деревья, осыпанные снегом]
– Гляди-тко, родимый. Гляди-тко: в цвету
за окнами вишни белеют,
и ветром весенним – смотри! – налету
несёт лепестки их и веет!
– «Ах, нет, ты ошиблась, – то ветер свистит,
метельный и мертвенно-белый.
Прохожий замёрзший – вон видишь?– спешит
и дышит на ус индевелый».
– Мой Брат! О, мой милый! пахнуло теплом.
Послушай: ...гудят колокольни.
В истоме всё в сладкой за этим стеклом.
Пойдём же к истоме безбольной!
– «Там нет лепестков: так куда ж я пойду.
По савану? в снежные хлопья?
Там ветви стенают в холодном бреду
и тянутся к небу, как копья».
– Не саван! Нет, это – венчальный убор.
Дрожит моё сердце: Он близко...
Спешит Он... мелькает скрозь серый забор.
Вон, снова мелькнул, – ты вглядись-ка.
– «Я вижу наш скучный, гнилой частокол.
Он в дали беззвучной кривится».
– Во двор входит!.. Вот, уж во двор Он вошёл.
Я чую шаги... Он стучится!..
Два рыцаря
Мы на время забудем проклятья.
Поцелуем друг друга в уста мы
и, обнявшися крепко, как братья,
сломим копья с тобою в честь Дамы.
Дни и годы сурово сражались...
Жестоки были честные сечи.
Мы, всплакнув, за оружие брались
после кроткой и ласковой встречи.
Солнце алое – помнишь? – взглянуло
грустным вечером в купах янтарных.
Вспоминаешь ли, Брат, как тонуло
и зарделось меж тучек пожарных?
Ты ли плачешь, Друг с милой улыбкой,
как тоскуя заплакал тогда ты:
лист осинника стаивал зыбкой
и смолою закапал на латы.
Оба правы... и оба несчастны...
Наши нити сплели злые Норны.
Лист кружил. Взор туманился ясный.
Наполнялся слезой необорной.
Свидание «там»
А, старый Товарищ! Давно не видались,
давно уж с тобой в поединке не дрались.
Ты помнишь ли наши взаимные раны?
Садись, раздевайся. Вот, чаю стаканы.
Ну что, на дворе, видно, хуже и хуже?
Гляди, весь в звездах ты. Согрейся со стужи.
Твоя борода индевеет от снега.
Садись, тут охватит приятная нега.
Вот, жидким топазом здесь ром золотится,
и огненным глазом полено искрится.
За окнами свищут нагайки злой вьюги,
но мы – у камина, мы – будто на юге.
А помнишь ли? Розно мы шли по дороге,
и вызовом грозно трубили мы в роги.
То осенью было. Листов багряница
носилась по ветру, как поздняя птица.
Потом наступили сырые туманы,
и мы наносили взаимные раны...
Давай твой стакан мне, – налью ещё чаю.
А знаешь ли, Друг, по тебе я скучаю,
с тех пор как расстался на поле с тобою
и снежно-пустынною брёл пеленою...
…………………………………………
Как злится-то вьюга! Чего она хочет?
Сама над собою бессильно хохочет.
Святая настанет: вот близко уж время.
Из гроба восстанет Жених и всё бремя
нам сделает лёгким, и радостно вскоре
раскроются крылья в лазурном просторе.
Звезде Утренней
Богородица ясная,
не оставь, помоги.
Жизнь мятётся ненастная,
обступили враги.
Розвым облачком, Нежная,
Ты в лазури скользишь, –
жду в тревоге мятежный я,
жду я мира. Дай тишь!
Пронизается алостью
далей синяя муть.
Вновь Нечаянной Радостью
не зардеется ль грудь?
*
Мариам ясно-взорая,
тихим оком взгляни.
Ты – Помощница скорая,
Ты засветишь огни.
Ведь в потьмах бегу тропкою
ядовитых зарниц.
И с надеждою робкою
не поднять мне ресниц.
Волоса золочёные
обвивают Звезду:
через слёзы солёные
вдаль смотрю и бреду.
Эпитафия незнакомой девочке
Нежной рукой до полдня сорвали бутон ароматный,
снежность не дав запылить знойному ветру с пути.
Жизни тебя суетой не запачкав, родимая дочка,
и непорочной взяла Скорбная Матерь от нас.
Amor fati
День и ночь проходят ровной
чередой, а ты не видишь,
как безмолвно я страдаю
и не жалуюсь ничуть.
Было время: я подняться
думал вверх струёй фонтанной.
Но, поднявшись до вершины,
низвергался с высоты.
Я сказать тебе не смею
(да и чем ты мне поможешь?)
и, томяся неисцельно,
я стараюсь хоть заснуть.
И душа полна тоскою
(не понять тебе усопших!),
смерть повила взор печальный –
чёрным крепом мнe глаза.
Близка гибель, – Бог далече,
и Ему душой молиться
я не смею, я не в силах,
и молчу, потупя взор.
Ты же, кроткий, агнец Божий,
помолись хоть ты, коль можешь,
помолись в смиреньи чистом
за томящихся душой.
