Сологуб, Федор (псевдоним Федора Кузьмича
Тетерникова, род. в 1863 г.) - современный поэт и беллетрист, один из
виднейших представителей русского символизма, автор многочисленных
сборников стихов и романов. Все особенности творчества Сологуба,
как беллетриста, проявлены особенно полно в романе "Навьи чары",
наполненном бледными отвлеченными символами и невероятными и
художественно-неубедительными событиями. Вместе с тем "Навьи чары"
представляют собой и художественный манифест Сологуба, очень
популярную в свое время формулу художественного творчества: "Беру кусок
жизни, грубой и бедной, и творю из него сладостную легенду, ибо я поэт".
Несколько особняком стоит роман Сологуба "Мелкий бес", - одно из крупнейших произведений русского символизма.
Посмертная судьба Федора Сологуба кажется особенно несправедливой при сопоставлении ее с прижизненной литературной репутацией этого первоклассного мастера слова. Первым из русских символистов достигший всероссийской известности (во второй половине 1900-х годов имя Сологуба соперничало но популярности с именами М. Горького, Л. Андреева, А. Куприна - тогда наиболее читаемых авторов), неизменно оказывавшийся в орбите внимания критики и в эпицентре литературных дискуссий, даже в требовательной и искушенной символистской среде признанный практически всеми как создатель суверенного и неповторимого художественного мира, Ф. Сологуб ощутил первые симптомы будущего забвения еще при жизни. С начала 1920-х годов его книги постепенно перестали издаваться, Сологуба медленно и верно вытесняли из литературного процесса, обрекали на изоляцию, и когда он окончательно определился в этом положении, заклеймили кличкой "внутреннего эмигранта". Впрочем, если попытаться воспринять это определение не в смысле политической инвективы, то окажется, что оно вполне соответствует мироощущению Сологуба и природе его эстетического н жизненного (точнее - внежизненного) идеала: Сологуб действительно "внутренний эмигрант", эмигрант - в себя, в пригрезившуюся землю Ойле, далекую и прекрасную, в запредельную Алетею. Под знаком этих, единственно подлинных, идеальных миров он самозабвенно творит свои "сладостью легенды"; изгоняемый из рая и помнящий о рае, он со всей силой обличения и неприятия обрушивается на косную и уродливую жизненную реальность - и для него в глубине души остается безразличным, какое социально-историческое обличье приобретает эта реальность. После 1922 года и до конца дней Сологуба не было издано ни одной новой книги его стихов. Старый мастер, однако, продолжал писать, успел создать в последние годы жизни множество новых стихотворений, среди которых встречаются подлинные шедевры. Около сорока стихотворений 1923-1927 годов вошло в том Сологуба, подготовленный М. И. Дикман в большой серии "Библиотеки поэта" (1975), - а это лишь малая часть его поэтических опытов той поры. В них Сологуб остается в целом верен тональности, обретенной им в середине 1910-х годов, когда прежние и традиционные для его творчества коллизии остро переживаемого двоемирия обогатились мотивами приятия "здешнего" мира и примирения с земным уделом. Один из известнейших рассказов Сологуба назван "Очарование печали". Это заглавие может послужить и образной формулой, характеризующей позднюю лирику Сологуба: большинство ее образцов, в той или иной степени. окрашено "очарованием печали". В одних стихотворениях образно-эмоциональный акцент - на "очарованиях", в других - на "печали", но во внутреннем мире Сологуба эти мотивы неизменно сочетаются в единство: не случайно одним и тем же днем, 29 сентября 1926 года, датированы два его стихотворения, казалось бы, противоположные но своему настроению и смыслу.
"Наше наследие", 1989, No 3 Предисловие и публикация А. В. Лаврова
Я отдал дань земной заботе,
И, как свеча, перед Тобой горю, И подхожу к моей работе, Как иерей подходит к алтарю. Забыты все дневные злобы, И злобы нет в душе ни на кого. Иначе, сердце, как могло бы Ты песни петь для Бога твоего? И как могло б из этой тины, Где тяжек смрад исконного врага, Взнести на горние вершины Твоей мечты святые жемчуга?
Беспредельною тоскою,
Как тяжелою доскою, Жизнь мне давит грудь давно. Я глаза мои открою, Или снова их закрою, - Одинаково темно.
Кто же снимет груз тяжелый, Кто же сделает веселой И беспечной жизнь мою? Ангел милый, друг желанный, В этот день больной, туманный Спой мне: баюшки-баю.
Хоть во сне забуду горе, И в твоем глубоком взоре Потеряюсь хоть на час. Друг желанный, ангел милый, День безумный и унылый Озари мерцаньем глаз.
Все Невинно в Божьем мире,
Нет стыда, и нет греха. Божья благость в каждой лире, В каждом трепете стиха,
И в улыбках, и в лобзаньях, И в кровавом буйстве мук, И в полуночных свиданьях, И в томлениях разлук.
Тот, кто знает ярость моря, Ценит сладостный покой. Только тот, кто ведал горе, Стоит радости земной,
Смертный! страстной полнотою Каждый день свой оживляй, Не склоняйся пред судьбою,
Наслаждайся и страдай.
Я становлюся тем, чем был.
Мы жили все до колыбели, И бесконечный ряд могил Начало приближает к цели, И замыкается кольцо, На век начертанное строго, И проясняется лицо
Владыки светлого чертога.
Не скажешь, какими путями
Приходит к нам в душу печаль, Лицо умывая слезами, Туманом окутавши даль.
Не скажешь, какою дорогой Приходит к нам в сердце тоска, Когда к безнадежности строгой Костлявая движет рука.
Божественной комедии
Давно прошла пора. Промотано наследие Злодейства и добра.
Все некогда великое Рассыпалося в пыль, И смотрит племя дикое На чертов водевиль
Лишь в минуты просветленья Пробужденная душа И печаль, и наслажденья Пьет из полного ковша,
Расширяет кругозоры, Растворяет небеса, Видит светлые просторы, Созидает чудеса.
Дни обычности нелепой Скудной струйкою текут, Загоняют душу в склепы, Все проходы стерегут.
Впечатления все вялы. Где же правда, где же ложь? Точно ложечкою малой Капли кисленькие пьешь.
Два блага в мире есть, добро и зло, Есть третье, но неведомое людям. Оно в саду Эдема расцвело. Хоть вспомним мы его, но позабудем.
Его назвать я не умею сам, А приблизительно назвать не смею, И утешаюся лишь тем, что там Я этим благом снова овладею.
А потому земная жизнь моя Сложилась, людям вовсе не понятна, И мудрая Эдемская змея Таит свои пленительные пятна,
Зеленые глаза сверкнут во мгле, Раздвоенный язык она покажет, Прошепчет свой завет немой земле, И снова в свой глубинный мрак
Растревожил рану, а зачем? Что прошло, о том не вспоминай Темен мир, и глух к тебе, и нем. Не найдешь потерянный твой рай,
И того, за что ты изгнан был, Не искупишь смертною тоской В час, когда суровый Азраил Разлучит тебя с земной судьбой.
Только верь, что все ж разлуки нет, Что Господень мир неодолим, Что за гранями несчетных лет Мы в глаза друг другу поглядим.