* * *

Так это меня называли вы птицей,
Так это меня называли вы зверем,
И сам я казался себе небылицей,
И каждому слову недоброму верил.

Я верил и в то, что когда-нибудь в сани
Меня запрягут поднебесные духи,
И сердце томиться во мне перестанет,
И станет невзрачнее крылышка мухи.

Но где бы я не был и с кем бы я ни был,
Я где-то в раю обитал со святыми
И видел себя я в сиянье и нимбе, -
Отверженный всеми и всеми гонимый...

- И если рукою Господь меня тронет,
Он тронет рукою далекое эхо:
Я тоже когда-то был Богом на троне, -
Ах, то-то была мировая потеха!..
 

* * *

Блеснет господний свет во мраке преисподней...
- Господь, - я вопрошу, - не тот ли это свет,
Что всюду разлился по милости господней,
Которому нигде преграды в мире нет?...

Не тот ли это свет, что пронизает душу,
Всем горестным ее соблазнам вопреки,
И все ее грехи торчат в душе наружу,
Как у зверей торчат разбойные клыки...
 

* * *

Я, нищий и слепец, Вениамин Блаженный,
Я, отрок и старик семидесяти лет, -
Еще не пролил я свой свет благословенный,
Еще не пролил я на вас свой горний свет.

Те очи, что меня связали светом с Богом,
Еще их не раздал я нищим ходокам,
Но это я побрел с сумою по дорогам,
Но это я побрел с сумой по облакам.

И свет мой нерушим, и свет мой непреложен,
И будет этот свет сиять во все века,
И будет вся земля омыта светом божьим -
Сиянием очей слепого старика...
 

* * *

Какой-то тайный ход нашел он во вселенной,
Какой-то тайный ход, какой-то тайный лаз,
И вот рисует сны в пещере сокровенной,
Поскольку он теперь посмертный богомаз.

И вот рисует сны, где на горе высокой
Стоит высокий храм, а в храме стая птиц
Кружит вокруг чела Иконы Одинокой,
А купол так широк, что нет ему границ.

Во сне, не наяву взлетели в небо птицы,
И каждая из птиц свою избыла плоть,
Как-будто их листал, как светлые страницы,
Какой-то вешний вихрь, а может сам Господь…

* * *

А я давно живу в том бесноватом граде,
Где даже у детей в руках тяжелый камень,
Где нищие слепцы не бродят Христа ради,
А ангелов-скопцов дубасят кулаками.

В том городе живут лихие горожане,
Чьи деды и отцы работали на бойнях,
Они поют псалмы и крестятся ножами
И целят в лебедей из пушек дальнобойных.

И женщины живут в том городе беспечно,
Они творят убой, они всегда при деле,
Они в свои дома приводят первых встречных
И душат на своих предательских постелях…
 


 
 

* * *

Опять я нарушил какую-то заповедь Божью, 
Иначе бы я не молился вечерней звезде, 
Иначе бы мне не пришлось с неприкаянной дрожью 
Бродить по безлюдью, скитаться неведомо где. 
Опять я в душе не услышал Господнее слово, 
Господнее слово меня обошло стороной, 
И я в глухоту и в безмолвие слепо закован, 
Всевышняя милость сегодня побрезгала мной. 
Господь, Твое имя наполнило воздухом детство 
И крест Твой вселенский — моих утоление плеч, 
И мне никуда от Твоих откровений не деться, 
И даже в молчаньи слышна Твоя вещая речь. 
 

* * *

Нет, я не много знал о мире и о Боге, 
Я даже из церквей порою был гоним, 
И лишь худых собак встречал я на дороге, 
Они большой толпой паломничали в Рим. 
Тот Рим был за холмом, за полем и за далью, 
Какой-то зыбкий свет мерещился вдали, 
И тосковал и я звериною печалью 
О берегах иной, неведомой земли. 
Порою нас в пути сопровождали птицы, 
Они летели в даль, как легкие умы, 
Казалось, что летят сквозные вереницы 
Туда, куда бредем без устали и мы. 
И был я приобщен к одной звериной тайне: 
Повсюду твой приют и твой родимый дом, 
И вечен только путь, и вечно лишь скитанье, 
И сирые хвалы на поле под кустом...
Родная матушка утешит боль, 
Утешит боль и скажет так: — Сынок, 
Уйдем с тобой в небесную юдоль, 
Сплетем в лугах Спасителю венок. 
Венок прекрасен, а Спаситель сир, 
Он кончил с мирозданием игру, 
Он покорил Господним словом мир, 
Теперь Он зябнет, стоя на ветру. 
— Спаситель, наш венок из сорных трав, 
Но знаем мы, что он Тебе к лицу, 
И Ты, как нищий, праведен и прав, 
Угоден Ты и небу, и Творцу. 
Стоишь Ты на печальном рубеже, 
Отвергнут миром и для всех чужой, 
Но это Ты — велел Своей душе 
Быть миром, и свободой, и душой. 
 

* * *

И не то, чтобы я высотой заколдован от гроба — 
Знаю, мне, как и всем, суждено на земле умереть, 
Но и смертью я Господом буду помечен особо 
И, быть может, умру я не весь, а всего лишь на треть. 
Только руки умрут, только руки — приметы бессилья, 
Что с бескрылою долей моею навеки сжились, 
Но зато вместо рук из ключиц моих вырастут крылья — 
Вот тогда-то меня не отвергнет вселенская высь... 
Только высь! Только высь! Я о выси мечтал, как о небе, 
Я о небе мечтал, как о Боге, — и вот высота 
Заприметила мой одинокий скитальческий жребий, — 
Где-то птицею стала земная моя суета... 
 

* * *

На каком языке мне беседовать с Богом?.. 
Может быть, он знаком только зверям и детям, 
Да еще тем худым погорельцам убогим, 
Что с постылой сумою бредут на рассвете... 
Может быть, только птицам знакомо то слово, 
Что Христу-птицелюбу на душу ложится, 
И тогда загорается сердце Христово — 
И в беззвездной ночи полыхает зарница... 
И я помню, что мама порой говорила 
Те слова, что ребенку совсем непонятны, 
А потом в поднебесьи стыдливо парила, 
А я маму просил: — Возвращайся обратно... 
 

* * *

Когда бы так заплакать радостно, 
Чтобы слеза моя запела 
И, пребывая каплей в радуге, 
Светилось маленькое тело. 
Чтобы слеза моя горчайшая 
Была кому-то исцеленьем, 
Была кому-то сладкой чашею 
И долгой муки утоленьем. 
Когда бы так заплакать бедственно, 
Чтобы смешались в этом плаче 
Земные вздохи и небесные, 
Следы молений и палачеств. 
Заплакать с тайною надеждою, 
Что Бог услышит эти звуки — 
И сыну слабому и грешному 
Протянет ласковые руки...