Иван Иванович Козлов кончил болезненную жизнь свою. Около
двадцати лет был он прикован к своей постели, слепый, неподвижный и
беспрестанно страждущий; но, глубоко проникнутый смирением христианским,
он переносил бедственную свою участь с терпением удивительным -- и
божий промысл, пославший ему тяжкое испытание, даровал ему в то же время
и великую отраду: поразив его болезнию, разлучившею его навсегда с
внешним миром и со всеми его радостями, столь нам изменяющими, открыл он
помрачненному взору его мир внутренний, разнообразный и неизменный, мир
поэзии, озаренный верою, очищенный страданием. Имея память
необыкновенную (великое счастие для слепого), Козлов сохранил во глубине
души все свое прошедшее; он жил им в настоящем и до последней минуты
сберег всю свежесть и теплоту любящего сердца. Несчастие сделало его
поэтом -- и годы страданий были самыми деятельными годами ума его.
Знавши прежде совершенно французский и италианский языки, он уже на одре
болезни, лишенный зрения, выучился по-английски и по-немецки -- и все,
что прочитал он на сих языках, осталось врезанным в его памяти: он знал
наизусть всего Байрона, все поэмы Вальтера Скотта, лучшие места из
Шекспира, так же, как прежде всего Расина, Тасса и главные места из
Данта. Но лучшим и самым постоянным утешением страдальческой его жизни
было то, что он с такою же верностию мог читать на память и все
Евангелие, и все наши молитвы, столь спасительные в счастии, столь
отрадные в печали. Таким образом жизнь его, физически разрушенная, при
беспрестанном, часто мучительном чувстве болезни, была разделена между
религиею и поэзиею, которые целебным своим вдохновением заговаривали в
нем и душевные скорби, и телесные муки. Но он не был чужд и обыкновенной
ежедневной жизни: все, что делалось в свете, возбуждало его участие -- и
он нередко заботился о внешнем мире с каким-то ребяческим любопытством.
С той самой поры, в которую паралич лишил его и ног и зрения,
физические страдания его не только не умолкали, но, беспрестанно
усиливаясь, в последнее время нередко доходили до крайней степени; они,
однако, почти не имели влияния на его душу, которая всегда их побеждала,
а в промежутках спокойствия действовала с юношескою свежестию. Только
дней за десять до смерти сильные страдания успокоились, но вместе с ними
как будто заснула и душа. Смерть подошла к нему тихим шагом; он забылся
на руках ее, и жизнь его кончилась неприметно {До последней минуты он
сохранил свою память; но связи уже не было в его мыслях. Перестав
страдать, он чувствовал беспрестанно какое-то беспокойство, поминутно
требовал к себе жену, дочь и сына: чего-то у них просил, успокоивался,
получив от них ответ, и через минуту опять их кликал. Однажды, услышав
мой голос, он подозвал меня, прочитал мне стих: и мертвый страшен был лицом! и прибавил: вот что ты завтра здесь увидишь. В последние два дня он не мог уже и говорить; наконец мало-помалу овладел им сон смертный. (Примеч. В. А. Жуковского.)}.
Поэтические произведения Козлова, плод вдохновения и
страдания, известны нашим читателям. Многие из них ознаменованы печатию
благородного дарования; прелесть многих заключается в том, что они с
величайшей верностию выражают правду, состояние души глубоко
страждущей, глубоко верующей и смиренной. Никто не мог читать их без
нежного участия к поэту, который, открывая тайну своих страданий, в то
же время и умилял нас, деля с нами те высокие утешения, кои почерпал во
глубине поэтической души своей. Следующая молитва написана им весьма
незадолго до смерти; это последний звук его арфы:
Прости мне, боже, прегрешенья
И дух мой томный обнови;
Дай мне терпеть мои мученья
В надежде, вере и любви.
Не страшны мне мои страданья,
Они залог любви святой;
Но дай, чтоб пламенной душой
Я мог лить слезы покаянья.
Взгляни на сердца нищету;
Дай Магдалины жар священный;
Дай Иоанна чистоту;
Дай мне донесть венец мой тленный,
Под игом тяжкого креста,
К ногам спасителя Христа.
Вместе с тяжким крестом болезни Козлов обременен был и
крестом бедности, не менее тяжким. Окруженный любящим семейством,
которое в свою очередь любил с величайшею нежностию, он в последние годы
особенно занимался судьбою своей дочери, которой, несмотря на скудные
средства, успел дать прекрасное воспитание и которая в свою очередь с
любовию помогала ему переносить и скуку слепоты, и тяжесть болезни.
Исполненный этою нежною заботою о будущем милой дочери, Козлов ей завещал все поэтические свои произведения и мне поручил быть исполнителем сего завещания.
Приступая к совершению воли его с твердою надеждою на помощь
моих соотечественников, я собрал все стихотворения Козлова. Это цветы,
расцветшие на поле скорби; это мечты, слезы, стоны и молитвы отца,
вырвавшиеся из души его или в минуты тяжких мук, или в промежутки
короткого от них отдохновения, и обращающиеся теперь в благословение его
дочери; это целая страдальческая жизнь, выраженная поэзиею и ныне
оставленная, когда уже сам поэт б могиле, в наследство его дочери, на
память любви, в воздаяние за любовь. Умерший вверяет сие наследство
заботливости бывших своих сограждан, и я спешу, его именем, пригласить
их исполнить ту надежду, которую он мысленно возложил на них,
приготовляясь расстаться с жизнию. Их сердце почувствует всю высокую
законность подобного наследства, и упование, утешившее страдальца
незадолго пред его смертию, конечно, не будет обмануто ни его бывшими
друзьями, ни теми, кто, знав его участь, не могли остаться к ней
равнодушными, ни теми, кто знали его по одним только поэтическим его
произведениям.
Иван Иванович